молча вынул последнее, что содержала сумка. Колье дома Картье. Толкнул по столу, легкая коробочка быстро докатилась до самого Протопопова. Тот отпрянул даже.
— Дмитрий Юрьич, ну что вы, это ж не бомба. Откройте.
— Что это?
— Откройте, это колье. Считайте, подарок от племянницы Ковальчука, для вашей дочери. Я просто прошу вас, как отца, его оплатить.
Он тотчас открыл коробку, нимало не заботясь сохранностью упаковки. Выхватил колье, долго осматривал. И наконец, хрипло произнес, не в силах долее терпеть моего молчания:
— Сколько?
— Сто тысяч.
— Что?! Да как ты…
— Это за все. За дело, за два миллиона и за саму французскую безделушку.
— Она и тридцати кусков не стоит. Брюзга, эй, Брюзга, — в дверях появился плечистый крепыш. Чернец аж привстал из кресла, желая ускорить процесс. — Позови Лу́паря, а ну, живо.
Руки заметно тряслись. Он уже почуял добычу, он уже начал прокручивать план, может, против воли, может, еще ничего для себя не продумав, но уже понял главное — с этого крючка ему не сорваться. Дело, самое главное, его дело, наконец-то вернулось к нему, теперь он кум королю. И может рассчитаться. И неважно, что есть лакомый кусок, который он стребует с Ковальчука, дело не в нем, хотя нет, как же не в нем. На лице Чернеца все это выписывалось заглавными буквами.
— Лупарь, ну подойди, давай. Да быстрее, черт, быстрее. Смотри. Он говорит, родное, без дураков.
Вошедший, тонкий, сухой, седовласый ювелир, судя по всему, осторожно извлек лупу, вставил в глаз, и только после этого спохватился, присел, начал внимательно осматривать колье. Чернец смотрел сперва на него, потом, не выдержав, на меня.
— Ну?
— Я бы сказал, подлинник. Клеймо правильное, четкое, образец не попорчен, не изменен. Кристаллы на месте, пайка аккуратная…
— Не томи. Сколько?
— Я бы сказал, около пятидесяти тысяч. Самое малое, образец старый, но очень хороший.
— Что значит, старый.
— Дом Картье сейчас выпускает крупные камни, а это куплено, верно, несколько лет назад. Я имел удовольствие знакомиться с их каталогами…
— Все, спасибо, свободен, — и только дождавшись, когда ювелир покинет помещение, произнес: — Ты слышал, что он сказал. Пятьдесят кусков. И все.
— И пятьдесят за все остальное. Дмитрий Юрьич, ну зачем нам торговаться. Мы же не на рынке.
— Я тебя сам порву, — Чернец привстал, не зная, не то звать охрану, не то разобраться самому.
— Верю, — ледяное спокойствие охватило меня, даже морозцем пробрало. Отчего-то вовсе не боялся ни его слов, ни жестов, ни тех, кто собрался за дверью и слушает, готовый войти. — Но, Чернец, ты же понимаешь, я не мог просто так придти, не приняв меры предосторожности. Мало ли как и куда нас может разговор закинуть.
Он привстал и сел, одернув себя. Куснул губы. Оглядел все, разложенное перед ним. Вздохнул, успокаиваясь.
— Я играю по правилам. Но и ты не борзей.
— Мне незачем. Все, что я передал, все подлинники, — и замолчал на полуслове. Чернец меня понял и тоже ничего не говорил. Не знаю, сколько продлилось это молчание, видимо, очень долго. Наконец, прервалось.
— Брюзга, Лупарь еще тут? Скажи, чтоб нес сто кусков. Да, сто, ты слышал. Мелкими или крупными? — едко поинтересовался Чернец?
— Все едино. Как удобнее.
— Удобнее, как меньше нести, я полагаю. Не в сумку ж запихивать.
— Благодарю, что обеспокоились… — он нахмурил брови, я замолчал, понимая, что перебираю. И так ходил по лезвию, апостериори понял, насколько себя вел нагло, слишком нагло, перебирая с градусом. Но кажется, проскочил. Раз Протопопов заговорил о деньгах, вопрос, видимо, он для себя закрыл.
Именно так и вышло. Лупарь прибыл, извинился, что не сможет выдать прямо сейчас требуемую сумму, объяснил, что должен собрать. Чернец немедля озлился, выговорив ему про сбербанк, где собирают по два-три дня. Велел шевелиться и взять машину.
Часа через два или больше — в комнате почему-то не было часов, а я на свои старался не глядеть, делая вид, что перестал воспринимать окружающее вовсе, хотя вот тут-то как раз мандраж и пробрал — появился ювелир. Все эти два часа пытки я обливался потом, стараясь выглядеть как можно более спокойным, прекрасно понимая, если вдруг Лупарь не вернется с нужной суммой, Протопопов пойдет ва-банк, со всех своих козырей. А этого очень не хотелось. Я осторожно промакивал лоб, перекладывал ногу на ногу и обратно, Чернец и вовсе превратился в собственное изваяние, так и буравил меня маленькими черными глазками из-под кустистых бровей. Наконец, дождавшись ювелира, прекратил пытку. Тут у него имелось гигантское преимущество передо мной — шесть заключений. Одно за одним. Сидеть и ждать он привык беспощадно, мог кого угодно в этом пересилить. Тем более, какого-то модельера.
Но ювелир прибыл, принес всю сумму. Десять пачек в банковской упаковке. Щелчком пальцев Чернец велел отдать их сразу мне.
— Пересчитаешь? — презрительно спросил он. Памятуя о работе с фальшивками и дела за подделку, я покачал головой. Взял одну из пачек, надорвал, проверил, нет ли внутри бумаги.
— Мне достаточно вашего слова.
— Не «куклы», — холодно произнес Чернец. И тут же добавил: — Чего ждешь, катись. Не задерживаю.
Брюзга взял меня под белы ручки и вытащил на свежий воздух. Но я еще с полчаса сидел неподалеку от ресторана, на автобусной остановке, пропуская номера, приходя в себя и никак не в силах поверить, что в карманах пальто рассовано сто тысяч, да нет, ерунда, сто тысяч, — что я выбрался живым и здоровым. И что вторая фаза, за исход которой боялись мы оба — и я, и Оля, наконец, завершилась. Успешно. Кажется.
Глава 32
Я с трудом добрался до дома. Оля, дежурившая возле подъезда, буквально подхватила меня на руки и дотащила до этажа. Сил не осталось. Только когда раздела, растерла, а ведь на улице не просто колкий ветерок, разыгралась настоящая метель, и хотя температура не особо отклеилась от нуля на термометре, внутри все сжалось и застыло. Я еле дошел с автобуса, при этом пот лил с меня градом. А ведь столько всего надо было сделать — причем не сидя возле «Сулугуни» на скамеечке остановки.
С трудом добрался до сбербанка, больше для того, чтоб хвоста не оказалось, а если и был, то донес Чернецу, что я свалил все деньги на книжку, и обратно их не вернуть. Если был этот хвост вообще. Я действительно положил на депозит, но только десять тысяч, чтоб бдительные органы ничего не заподозрили. Остальные отнес, тоже петляя, на Центральный вокзал, где и положил в камеру хранения. Вместе с сумкой, в которой они, завернутые в сегодняшние «Известия» и лежали. И только потом,
